— Это был не последний наш визит, почтенная Нэннеке, — сказал он. — Мы вернемся.

— Именно этого я опасалась, — холодно ответила жрица. — К несчастью.

Меньшее зло

Первыми, как обычно, на него обратили внимание кошки и дети. Полосатый котяра, дремавший на нагретой солнцем поленнице, приподнял круглую голову, прижал уши, фыркнул и юркнул в крапиву. Трехгодовалый Драгомир, сын рыбака Тригли, прилагавший на пороге хаты все усилия к тому, чтобы еще больше испачкать и без того грязную рубашонку, раскричался, уставившись полными слез глазами на проезжавшего мимо верхового. Ведьмак ехал медленно, не пытаясь опередить воз с сеном, занимавший всю ширину улицы. За ведьмаком, вытянув шею и то и дело сильно натягивая веревку, трусил привязанный к луке седла навьюченный осел. Кроме обычного груза, длинноухий трудяга тащил на спине большую штуковину, обернутую попоной. Серо–белый бок осла покрывали черные полоски запекшейся крови.

Наконец воз свернул в боковую улочку, ведущую к амбарам и пристани, от которой веяло бризом и несло смолой и воловьей мочой. Геральт поторопил лошадь. Он оставил без внимания приглушенный крик торговки овощами, уставившейся на костлявую, когтистую лапу, свисающую из–под попоны и подпрыгивающую в такт шагам осла. Не оглянулся и на растущую кучку возбужденных людей, следовавших за ним.

Перед домом войта, как обычно, было полно телег. Геральт соскочил с кобылы, поправил меч на спине, перекинул узду через деревянную коновязь. Толпа, следовавшая за ним, образовала вокруг осла полукольцо.

Вопли войта были слышны уже от самого входа в дом.

— Нельзя, говорю! Нельзя, мать твою! По–людски не понимаешь, паршивец?

Геральт вошел. Перед войтом, низеньким и толстым, покрасневшим от злости, стоял кмет, держа за шею вырывающегося гусака.

— А тебе чего… О Господи! Это ты, Геральт? Уж не ослеп ли я? — И снова обращаясь к просителю, крикнул: — Забирай это, хамло! Оглох, что ли?

— Сказали, — бормотал крестьянин, косясь на гуся, — вот, дескать, надыть чегой–то дать, уважаемый, потому как иначе–то…

— Кто сказал? — рявкнул войт. — Кто? Это что же, выходит, я взятки беру? Не позволю, сказано тебе! Вон, сказано тебе! Привет, Геральт.

— Привет, Кальдемейн.

Войт, пожимая руку ведьмаку, хлопнул его по плечу свободной рукой.

— Ты тут не бывал, почитай, года два? А? Что ж ты нигде не усидишь–то? Откуда занесло? А, хрен с ним, мне все равно откуда! Эй, кто–нибудь, тащите сюда пива! Садись, Геральт, садись. У нас тут, понимаешь, черт–те что творится, потому как завтра ярмарка. Ну что там у тебя, выкладывай!

— Потом. Давай выйдем.

Толпа была уже раза в три побольше, но свободное пространство вокруг осла не уменьшилось. Геральт отвернул попону. Толпа ахнула и попятилась. Кальдемейн широко раскрыл рот.

— Господи, Геральт? Это что такое?

— Кикимора. Не будет ли за нее какой–нибудь награды, милсдарь войт?

Кальдемейн переступил с ноги на ногу, глядя на паучье, обтянутое черной высохшей кожей тело, на остекленевший глаз с вертикальным зрачком, на иглоподобные клыки в окровавленной пасти.

— Где… Откуда…

— На плотине, верстах в четырех от поселка. На болотах. Там, Кальдемейн, кажется, гибли люди. Дети.

— Угу, отлично. Но никто… Кто бы мог подумать… Эй, людишки, по домам, за работу! Тут вам не балаган! Закрой ее, Геральт. Мухи слетаются.

В комнате войт молча схватил кувшин пива и выпил до дна, не отрываясь. Тяжко вздохнул, потянул носом.

— Награды не будет, — угрюмо сказал он. — Никто и не думал, что такая… такой… сидит на соленых болотах. Факт, несколько человек пропало в тамошних местах, но… Мало кто лазил по тем трясинам. А ты–то как там очутился? Почему не ехал большаком?

— На большаках не заработаешь, Кальдемейн.

— Я забыл. — Войт, надув щеки, сдержал отрыжку. — А ведь какая была тихая округа! Даже домовые — и те редко отливали бабам в крынки с молоком. И вот, поди ж ты, под самым боком какая–то дрянь. Выходит, надо тебя благодарить. Потому как заплатить — не заплачу. Фондов нету. На награды–то.

— Скверно. Немного наличных мне б не помешали, чтобы перезимовать, — ведьмак отхлебнул из кружки, смахнул с губ пену. — Отправляюсь в Испаден, да не знаю, успею ли до снега. Могу застрять в каком–нибудь городишке вдоль Лутонского тракта.

— Надолго к нам, в Блавикен?

— Нет. Нельзя засиживаться. Зима подпирает.

— Где остановишься? Может, у меня? На мансарде есть свободная комната. На кой тебе к трактирщикам переться? Обдерут как липку, разбойники. Поболтаем, расскажешь, что в мире слыхать.

— Охотно. А как на это твоя Либуше? Последний раз, я заметил, она не очень–то меня жалует.

— В моем доме бабы ни гугу. Но так, между нами, постарайся не делать при ней того, что недавно выкинул за ужином.

— Ты имеешь в виду, когда я запустил вилкой в крысу?

— Нет. Я имею в виду, что ты в нее попал, хотя было темно.

— Я думал, будет забавно.

— Оно и было. Только не делай этого при Либуше. Слушай, а эта… как там ее… Куки…

— Кикимора.

— Она тебе для чего–то нужна?

— Интересно, для чего бы? Если награды не будет, можешь выкинуть ее на помойку.

— А знаешь, это мысль. Эй, Карэлька, Борг, Носикамень! Есть там кто?

Вошел городской стражник с алебардой на плече, с грохотом задев острием о притолоку.

— Носикамень, — сказал Кальдемейн, — прихвати кого–нибудь в помощь, забери от хаты осла вместе с той дрянью, что покрыта попоной, отведи за хлевы и утопи в навозной яме. Усек?

— Угу… Слушаюсь… Только, милсдарь войт…

— Чего еще?

— Может, прежде чем утопить…

— Ну?

— Показать ее мэтру Ириону? А вдруг ему куда–нить сгодится?

Кальдемейн хлопнул ладонью по столу.

— А ты не дурак, Носикамень. Слушай, Геральт, может, наш городской колдун отвалит тебе чего за эту падаль? Рыбаки приносят разных чудовищ, восьминогов там, крабаллонов, каракатов, на этом многие заработали. А ну, пошли в башню.

— Разбогатели? Собственного колдуна завели? Навсегда или временно?

— Навсегда. Мэтр Ирион. Уже год как в Блавикене. Сильный маг, Геральт, сразу видно.

— Не думаю, чтобы ваш сильный маг заплатил за кикимору, — поморщился Геральт. — Насколько мне известно, она на эликсиры не годится. Думаю, Ирион только отчитает меня. Мы, ведьмаки, не очень–то дружим с волшебниками.

— Никогда не слышал, чтобы мэтр Ирион кого–нибудь обругал. Заплатит ли, не обещаю, но попытка не пытка. На болотах таких куки… это, кикимор, может быть, много. И что тогда? Пусть колдун осмотрит ее и в случае чего наведет на топи какие–нибудь чары или чего там еще.

Ведьмак ненадолго задумался.

— Ну что ж, один–ноль в твою пользу, Кальдемейн. Рискнем. Где моя шапка?

Башня, сложенная из гладко отесанных гранитных блоков, увенчанная каменными зубцами, выглядела вполне представительно, возвышаясь над побитыми крышами домов и полуразвалившимися кровлями халуп.

— Вижу, подновил, — сказал Геральт. — Волшебством или вас на работы согнал?

— В основном чарами.

— Какой он, этот ваш Ирион?

— Вполне нормальный. Людям помогает. Но отшельник, молчун. Почти не вылазит из башни.

На дверях, украшенных розеттой и инкрустированных светлым деревом, висела огромная колотушка в форме плоской пучеглазой рыбьей головы, державшей в зубастой пасти латунное кольцо. Кальдемейн, видать, знакомый с действием механизма, подошел, откашлялся и проговорил:

— Приветствует войт Кальдемейн, явившийся к мэтру Ириону по делу. С ним приветствует также ведьмак Геральт из Ривии, также явившийся по делу.

Долгое время ничего не происходило, наконец рыбья голова, пошевелив зубастыми челюстями, выпустила облако пара.

— Мэтр Ирион не принимает. Уходите, добрые…

— Я не добрый человек, — громко прервал Геральт. — Я ведьмак. А вон там, на осле, лежит кикимора, которую я убил недалеко от городка. Любой волшебник–резидент обязан заботиться о безопасности района. Мэтру Ириону ни к чему оказывать мне честь беседой, и он не обязан меня принимать, ежели такова его воля. Но кикимору пусть осмотрит и сделает соответствующие выводы. Носикамень, раскрой кикимору и свали ее здесь, у самых дверей.