На эшафот заводят ведьмаков — Весемира, Эскеля, Койона, Ламберта. И Геральта… Геральт еле держится на ногах, он весь в крови…
Нет!!!
Вокруг нее огонь, за стеной пламени дикое ржание, единороги вздымаются на дыбы, трясут головами, бьют копытами. Их гривы — как рваные боевые штандарты, их рога длинные и острые как мечи. Единороги огромны, огромны, как кони рыцарей, гораздо крупнее ее Конька. Откуда они взялись? Откуда их столько? Пламя с ревом взмывает в небо. Черноволосая женщина вздымает руки, на ее руках кровь, ее волосы развевает жар.
Гори… Ты в крови…
— Прочь! Отойди! Я не хочу тебя! Мне не нужна твоя Сила!
Так гори, прими же муки…
…Брось надежду…
— Не хочу!
Хочешь! Жаждешь! Жажда и месть. Жажда и жадность кипят в тебе как пламя, наслаждение охватывает тебя! Это могущество, это Сила, это власть! Это блаженнейшее из блаженств мира!
Молния. Гром. Ветер. Топот копыт и ржание безумствующих вокруг огня единорогов.
— Я не хочу этой Силы! Не хочу! Я отрекаюсь от нее!
Она не знала, то ли погас огонь, то ли у нее потемнело в глазах. Она упала, чувствуя на лице первые капли дождя.
Существо следует лишить существования. Нельзя допустить, чтобы оно существовало. Существо опасно. Подтверждение.
Отрицание. Существо призвало Силу не для себя. Оно поступило так, чтобы спасти Иуарраквакса. Существо сопереживает. Благодаря Существу Иуарраквакс опять с нами.
Но у Существа — Сила. Если оно захочет ею воспользоваться…
Оно не сумеет ею воспользоваться. Никогда. Оно отказалось от нее. Отреклось от Силы. Совсем. Сила — ушла. Это очень странно…
Нам никогда не понять Существ.
И не надо понимать! Отберем у Существа существование. Пока не поздно. Подтверждение.
Отрицание. Уйдем отсюда. Оставим Существо. Отдадим Существо его Предназначению.
Цири не знала, сколько времени она лежала в камнях, сотрясаемая дрожью, уставившись в изменяющее свой цвет небо. Оно было то темным, то светлым, то холодным, то жарким, а она лежала, бессильная, иссушенная и пустая, как шкурка, как трупик грызуна, которого чудовище высосало и выкинуло из воронки.
Она не думала ни о чем. Она была одинока, опустошена. У нее уже не было ничего, и она не ощущала в себе ничего. Не было жажды, голода, утомления, страха. Исчезло все, даже воля к жизни. Была только гигантская, холодная, мрачная, ужасающая пустота. Она воспринимала эту пустоту всем своим естеством, каждой клеткой своего тела.
Чувствовала кровь на внутренней стороне ляжки. Это было ей безразлично. Она была пуста. Она потеряла все.
Небо меняло расцветки. Она не шевелилась. Разве движение в пустоте имеет какой–то смысл?
Она не пошевелилась, когда вокруг нее зацокали копыта, звякнули подковы. Не прореагировала на громкие окрики, на возбужденные голоса, на фырканье лошадей. Она не пошевелилась, когда ее схватили жесткие, сильные руки. Когда ее подняли, она бессильно повисла. Не отреагировала на резкие, грубые вопросы, на то, что ее трясли и дергали. Она не понимала этих вопросов и не хотела понимать.
Она была пуста и безучастна. Равнодушно приняла воду, брызгающую ей на лицо. Когда ко рту приставили фляжку, она не поперхнулась. Пила. Безучастно. Равнодушно.
Позже она тоже была безразлична ко всему. Ее затащили на седло. В промежности болело. Она дрожала, ее обернули попоной. Она была бессильной и мягкой, вываливалась из рук, поэтому ее привязали ремнем к сидевшему сзади седоку. Седок вонял потом и мочой. Это было ей безразлично.
Кругом были лошади. Много лошадей. Цири глядела на них равнодушно. Она была пуста, она потеряла все. Уже ничто не имело никакого значения.
Ничто.
Даже то, что командовавший конниками рыцарь был в шлеме, украшенном крыльями хищной птицы.
Глава 7
Когда к костру преступницы поднесли огонь и ее охватило пламя, принялась она осыпать оскорблениями собравшихся на плацу рыцарей, баронов, чародеев и господ советников словами столь мерзостными, что всех объял ужас. И хоть костер тот мокрыми поленьями обложили, дабы дьяволица не сгорела быстро и крепче огнем терзания познала, теперь же чем быстрее велено было сухого древна подбросить и казнь докончить. Но воистину демон сидел в оной ведьме проклятущей, ибо хоть она уже и шипела зело, однакож крику боли не издала, а еще более ужаснейшие ругательства выкрикивать почала. «Возродится Мститель из крови моей! — возвестила она во весь глас. — Возродится из оскверненной Старшей Крови Истребитель народов и миров. Отмстит он за муки мои! Смерть, смерть и мщение всем вам и всем коленам вашим!» Одно токмо это успела она выкрикнуть, прежде чем спалилась. Так сгинула Фалька, такову кару понесла за пролитую кровь невинную.
— Гляньте на нее. Солнцем опалена, покалечена, вся в пылишше. Пьет и пьет, ровно губка, а оголодала, аж страх. Говорю ж вам, она с востока пришла. Прошла через Корат. Через Сковородку.
— Э–э–э! На Сковородке–та никто не выживет. С заката шла, от гор, по руслу Сухака. Корат едва краем задела, а и того хватило. Кады мы ее отыскали–та, пала уж, без духу лежала.
— На закате пустоши верстами тягнутси. Дык откедова шла–та?
— Не шла — ехала. Кто знат, откедова, издалека ль? Следы копыт подле нее были. Видать, конь–та ейный в Сухаке пал, потому как побита, в синьцах вся.
— Пошто ж она така для Нильфгаарда важна, хотца знать. Кады нас префект на поиски слал, я думал, кака важна дворянка сгинула. А эта? Обнаковенная девка, помело драное, к тому ж немовля какая–та. Не–а, не знаю, Скомлик, тоё ли, что надыть, искали–та…
— Она. И не как всяка. Как всяку–то мы б ее помершей нашли.
— Ишшо б малость. Никак дожж ее спас. Он, зараза. Самые што ни на есть стары деды дожжу на Сковородке–та не припомнют. Тучи завсегда обходют Корат–та… Дажить кады в долинах дожжит, тама ни единой капли не падет!
— Гляньте–ка на ее, как жрет. Быдто б неделю ничо на зуб не имела… Эй, девка! Вкусна ль солонина–то? Хлеб–та сухой? Э?
— Пытай по–эльфьему. Аль по–нильфскому. Она по–людски не разумет. Эльфий помет какой–то…
— Придурок, недоделок. Как я ее утром на коня–та сажал, то быдто куклу тряпичну сажал–та.
— Глазов нету, — сверкнул зубами тот, кого назвали Скомликом, крупный и лысоватый. — Каки с вас ловчие, ежели ишшо ее не признали! И не придурок она и не без разума. Прикидыватся. Дивна и хитра пташка.
— И чего ж така Нильфгаарду важна? Награду обешшали, во все стороны патрули–та разогнали… Чего б это?
— Того не ведаю. А вот кабы ее как след запытать… Плетью по хребту… Ха! Видали, как она на меня зыркнула? Все понимат, внимательно слухат. Эй, девка! Скомлик я, искатель, ловчий. А энто, глянь–кось, нагайка, кнутом именуемая. Мила тебе на спине шкура?
— Довольно! Молчать!!!
Громкий, резкий, не терпящий возражений приказ прозвучал от другого костра, у которого сидел рыцарь.
— А ну за работу! Лошадей привести в порядок. Мои доспехи и оружие вычистить. В лес по дрова! А девушку не трогать! Ясно, хамы?
— Воистину, благородный господин Сверс, — буркнул Скомлик. Его дружки опустили головы.
— За работу! Выполняй!
Ловчие зашептались.
— Судьба нас покарала энтим засранцем, — пробормотал один. — И надыть же было префекту–та аккурат его над нами поставить, лыцаря затрахатого…
— Ишь, важный какой, — тихо промямлил другой, оглядываясь украдкой. — А ведь девку–та мы, ловчие, отыскали… Наш нюх тому виной, што мы в русло Сухака–та завернули.
— Угу. Заслуга, вишь, наша, а энтот благородный награду–та хапанет, нам едва чево достанется… Флорен под копыты кинет, хватай, ловчий, поблагодарствуй за господску–та ласку…
— Заткнись, — прошипел Скомлик. — Ишшо услышит, неровен час…