— Знаю, Истредд.

— Конечно, ты знаешь также, что оставшийся в живых должен будет немедленно бежать и спрятаться от Йенны на краю света.

— Знаю.

— И, конечно, рассчитываешь на то, что когда она остынет, к ней можно будет вернуться?

— Конечно.

— Ну значит, все в порядке. — Чародей сделал такое движение, словно хотел повернуться, но после минутного колебания протянул ему руку. — До завтра, Геральт.

— До завтра. — Ведьмак пожал протянутую руку. — До утра, Истредд.

— Эй, ведьмак!

Геральт поднял голову от стола, на котором, задумавшись, размазывал пролитое пиво, вырисовывая фантазийные завитушки.

— Нелегко было тебя найти. — Войт Гербольт присел, отодвинул кувшины и кружки. — В трактире сказали, что ты отправился в конюшни, но там я нашел только лошадь и вьюки. А ты здесь… Это, я думаю, самая паршивая забегаловка во всем городе. Сюда заглядывают только последние голодранцы. Что делаешь?

— Пью.

— Это я вижу. Хотел с тобой поговорить. Ты трезв?

— Как новорожденный.

— Рад слышать.

— Что вам надо, Гербольт? Видите, я занят. — Геральт улыбнулся девушке, ставившей на стол очередной кувшин.

— Ходят слухи, — поморщился войт, — что вы с нашим чародеем решили укокошить друг друга.

— Это наше дело. Его и мое. Не встревайте.

— Нет, это не ваше дело, — возразил Гербольт. — Истредд нам нужен, на другого чародея нас недостанет.

— Ну так идите в храм и помолитесь за его победу.

— Не смейся, — проворчал войт. — И не мудрствуй, бродяжья твоя душа. О боги, если б не знал, что чародей мне не простит, то кинул бы тебя в яму, на самое дно, или выволок за стены парой лошадей, а то и велел бы Цикаде прирезать, как свинью. Но, увы, Истредд свихнулся на почве чести и не простит. Знаю, что не простит.

— Ну и чудненько. — Ведьмак допил очередную кружку и выплюнул на пол попавшую в пиво соломинку. — Мне посчастливилось. Это все?

— Нет, — сказал Гербольт, вынимая из–за пазухи туго набитый мешок. — Здесь сто марок, ведьмак, бери и выматывайся из Аэдд Гинваэль. Выматывайся. Лучше всего сделай это немедля, во всяком случае до восхода солнца. Я сказал, казне не вытянуть второго чародея, а посему не допущу, чтобы мэтр по дури рисковал жизнью в поединке с таким типом, как ты, из–за какой–то…

Он осекся и не докончил, хотя ведьмак даже не дрогнул.

— Уноси–ка отсюда свою паскудную харю, Гербольт, — сказал он. — А свои сто марок можешь засунуть себе в жопу. Уйди, меня начинает тошнить при виде твоей морды, еще немного, и я облюю тебя от шапки до сапог.

Войт спрятал мешок, положил обе руки на стол.

— Нет так нет. Я хотел по–доброму, но коли нет, то нет. Деритесь, режьте себя на куски, жгите заживо, разорвитесь на части ради девки, которая раздвигает ноги перед каждым, кто захочет. Я думаю, Истредд управится с тобой, ты, платный убийца, так что только сапоги от тебя останутся. А ежели у него не получится, то я достану тебя, еще его труп не остынет, и все кости тебе переломаю. Ни одного целого места не оставлю, ты…

Он не успел убрать рук со стола, движение ведьмака было настолько быстрым, что вылетевшая из–под столешницы рука расплылась в глазах войта, а кинжал со звоном вонзился между его пальцами.

— Возможно, — прошипел ведьмак, сжимая рукоять кинжала и уставившись в лицо Гербольта, от которого отхлынула кровь. — Возможно, Истредд меня убьет. Если же нет… Тогда я уйду отсюда, а ты, вонючка поганая, не пытайся меня задержать, ежели не хочешь, чтобы улочки вашего грязного городишки запенились от крови. Вон отсюда!

— Господин войт! Что тут происходит? Эй, ты…

— Спокойно, Цикада, — сказал Гербольт, медленно двигая руку по столу подальше от клинка. — Ничего не случилось. Ничего.

Цикада засунул в ножны полувытянутый меч. Геральт не глядел на него. Не глядел он и на войта, который выходил из корчмы под защитой Цикады, прикрывавшего его от возможных выпадов притихших плотогонов и возниц. Он смотрел на маленького человечка с крысиной мордочкой и черными пронзительными глазками, сидевшего в нескольких столах от него.

«Занервничал я, — с удивлением отметил он. — Руки дрожат. А ведь и верно, дрожат руки–то. Со мной творится что–то неладное. Неужто это значит, что… Да, — подумал он, глядя на человечка с крысиной мордочкой. — Пожалуй, да.

Так надо…

Как холодно…»

Он встал.

Глядя на человечка, усмехнулся. Потом отвернул полу куртки, извлек из туго набитого мешочка две золотые монеты, кинул на стол. Монеты звякнули, одна, кружась, ударилась об острие кинжала, все еще торчавшего в гладкой доске стола.

Удар был неожиданным, палка тихо свистнула в темноте, так быстро, что еще немного, и ведьмак не успел бы заслонить голову автоматически поднятой рукой и не сумел бы смягчить удара гибким поворотом тела. Он отскочил, упал на колено, перевернулся, встал на ноги, почувствовал колебание воздуха, расступающегося под новым взмахом руки, ушел от удара ловким пируэтом, закружился между двумя наступающими на него в темноте фигурами, протянул руку над правым плечом.

Меча не было.

«Ничего не искоренит во мне этих рефлексов, — подумал он, мягко отскакивая. — Привычка? Клеточная память? Я — мутант, реагирую как мутант», — подумал он, снова падая на колено, и, избегая удара, потянулся за кинжалом к голенищу.

Кинжала не было.

Он криво усмехнулся, тут же получил палкой по голове. В глазах вспыхнуло, боль пронзила до кончиков пальцев. Он упал, расслабляясь и не переставая улыбаться.

Кто–то повалился на него, прижал к земле. Второй сорвал с пояса мешочек. Он уловил глазом блеск ножа. Сидящий у него на груди разорвал куртку под шеей, схватил за цепочку, вытянул медальон. И тут же выпустил его из руки.

— Баал–Зебута, — услышал Геральт сопение. — Ведьмак…

Второй выругался.

— У него же не было меча… О боги… Тьфу, тьфу… Бегим отседова, Радгаст! Не касайся его, тьфу, тьфу…

Луна на мгновение пробилась сквозь тонкое облако. Геральт увидел над собой тощее крысиное лицо, маленькие черные блестящие глазки. Услышал топот ног второго, удаляющийся в переулке, из которого несло кошками и прогорклым жиром.

Человек с крысиной мордочкой медленно снял колено с его груди.

— В следующий раз… — Геральт услышал его четкий шепот, — в следующий раз, ведьмак, когда захочешь покончить жизнь самоубийством, не впутывай в свои дела других. Просто повесься на вожжах в конюшне.

Ночью, видимо, шел дождь.

Геральт вышел из конюшни, протирая глаза и выбирая пальцами солому из волос. Восходящее солнце блестело на мокрых крышах, золотом горело в лужах. Ведьмак сплюнул, во рту все еще было неприятно, шишка на голове отдавалась тупой болью.

На барьере перед конюшней сидел черный кот и сосредоточенно лизал лапу.

— Кис, кис, кис, — позвал ведьмак.

Кот, застыв, зловеще глянул на него, прижал уши и зашипел, обнажив клыки.

— Знаю, — кивнул Геральт. — Я тебя тоже не люблю. Я просто пошутил.

Он медленными движениями стянул расслабившиеся застежки и шнуровки курточки, выровнял на себе складки одежды, проверил, не стесняют ли они где свободу движений. Перекинул меч за спину, поправил рукоять над правым плечом. Перевязал лоб кожаным ремешком, откинув волосы назад, за уши. Натянул длинные боевые перчатки, набитые короткими конусами серебряных игл.

Еще раз глянул на солнце, сузив зрачки в вертикальные щелочки, подумал: «Прекрасный день. Прекрасный для боя».

Вздохнул, плюнул и медленно пошел вдоль улочки, вдоль стен, выделяющих резкий, пронзительный запах мокрой штукатурки, известкового связующего.

— Эй, чудак!

Он обернулся. Цикада в обществе трех подозрительно выглядевших вооруженных типов сидел на штабеле бревен, уложенных вдоль вала. Встал, потянулся, вышел на середину улочки, старательно обходя лужи.

— Далеко собрался? — спросил он, упершись узкими ладонями в увешанный оружием пояс.